Я написала эти стихи семь лет назад, потому что семь лет назад умер мой отец. И еще -- потому что, не обладая выносливостью и внутренней чистотой святых, мне было необходимо озвучить свою потерю. Сделать свою боль слышимой для других. Для вас.Была бы я попроще и поискренней, я бы сумела пронести крест своей потери в тишине и молчании. Без слушателей. Но, оказалось, что я не смогла. Результат -- эти стихи,собранные в отдельную книгу. Это ни в коем случае ни является апологией перед читателем. Это -- просто констатация факта. Если уж просить прощения, то я бы вымолила  его у вышеупомянутых святых и блаженных. Или -- у мертвых. Но я очень сомневаюсь что кто-либо из них тратит время на чтение поэзии. Я представляю, что они пребывают в беззвучном одиночестве. И уходят -- не оставляя за собой следов.

Единственное, чем я могу себя утешить -- это то,что я продержала паузу в семь лет, перед тем как опубликовать эти стихи. Что хватило терпения ждать. И -- ждать. Ждать -- пока засохнет кровь на ране. И в этом процессе ожидания я поняла, что есть вещи более важные, чем стихосложение. Я научилась понимать и принимать тот простой факт, что пролитая кровь не засыхает. И -- что раны всегда остаются свежими. И что "жить по-настоящему -- больно". Гораздо больнее, чем существовать на уровне слов -- даже самых точных и ритмичных. Т.е. -- делать гораздо сложнее, чем описывать. И когда это дошло до самых глубин моего существования, произоишла переоценка ценностей. Мне стало жить намного проще и легче с самой собой. В каком-то смысле, ко мне вернулась вера, с которой я жила в детстве. Вера, которая не замучивает и не досаждает лингвистическими трюками и загадками. Она говорит простым языком – языком действий и не стесняется клише. И я обещала себе, что постараюсь жить и писать проще. И не буду стесняться или брезговать словами, которые свидетельствуют о никогда незасыхающих ранах. Даже если буду рисковать позором и осмеянием.

В жизни каждого человека происходят три сокрушительных события: рождение, смерть, любовь. Первого – мы не помним. О втором – мы ничего не знаем. Что же касается третьего – любви --  то мы не всегда умеем узнавать ее, в силу собственных страхов, которые одолевают наше сознание на протяжении жизни. Мы становимся циничными и сердца наши затвердевают.  В результате, мы проживаем безобразную, уродливую жизнь сплошного здравого смысла и не умеем узнавать и принимать чудеса, которые выпадают всем нам на долю. Для пробуждения нужен какой-то рывок, трагедия – и мы снова возвращаемся в беспорочное детство, когда сердце наше было прозрычным и умело вмещать и отражать сердце другого.  Когда -- оно умело любить. Бескорытсно. Безусловно. Потому что все, что чего-либо стоит – бескорытно и не зависит от условий. Нужна трагедия. И – нужен тяжелый труд. Долгие часы и дни постоянного само-наблюдения, которое выявляет не только совершенную незначимость твоего собственного существа, но и, подчастую, его полную непригодность.  И еще – глупость. И – расточительность. И – поверхностность. И – суетливость. Не обижайтесь. Я здесь говорю о себе...

Ученые говорят нам, что каждые семь лет все клетки нашего организма меняются и восстанавливаются. Т.е., если верить ученым, каждые семь лет мы получаем нового человека в той же оболочке. Ученые верят в это, потому что ученые и все те, кто принимают их слова бесприкословно, считают будто человек – ни что иное, как проявление моллекул и атомов, собранных в физическом теле. Если бы это было действително так, то тогда, каждые семь лет, человек мог бы освобождаться от собственной памяти и начинать сначала.  Но память – остается. И боль, которую мы помним, продолжает болеть. Лично для меня, это и является самым вразумительным и бесспорным доказательством существования и бессмертия души. И отсюда название этой книги – Бессмертие.

Как я уже упоминала выше, я написала эти стихи семь лет назад, потому что у меня умер отец. Я не знаю ничего о смерти. Я не знаю ничего о том, что он сейчас есть. Догадываться и прикидывать варианты – мне не интересно. Все эти промученные и прожжеванные споры о жизни после смерти мне представляются ни чем иным, как словесной мертвечиной. И я не хочу принимать в них никакого участия. Все на самом деле гораздо проще: или веришь, или – нет. Или/Или. Я лично принадлежу к тем, кто верит.  Поэтому в этом предисловии я не пишу ничего о своем отце. Сейчас, эти стихи имееют меньшее отношение к нему, чем ко мне – к моей собственной попытке справиться с самой большой потерей, с которой мне пришлось иметь дело. Я не собираюсь притворяться, что пытаюсь в какой-либо форме «достучаться» до него. Или – добраться туда, где он сейчас есть. Потому что там, где он сейчас есть – ему не нужны стихи. Никакие.  Единственное, что ему нужно – это любовь. А любовь состоит из молчания.

Когда я была ребенком, я смотрела на бродяг, прогуливашихся по кривым улицам моего родного города и завидовала им. Мне казалось тогда, что они свободны от всего и всех. Я помню как я спросила одну девочку, которой тогда было лет чуть больше, чем мне самой: кто ты? Я – сирота, ответила она. С тех пор идея сиротства всегда очаровывала меня в моей детской фантазии. Но со временем, я забыла об этом, до тех пока само время не напомнило мне. Уже – конкретно, т.е – ни словом, а делом. Пока я сама не стала сиротой. Если выбросить прочь сентиментальность и слюни, я совершенно внятно поняла то, о чем всегда подозревала – в сиротстве, в «оставленности» -- есть чувство абсолютной свободы. Ни в том смысле, что больше ни перед кем не приходиться отчитываться, а нааоборот: человек оставшись наедине с самим собой, без чьих-либо наставлений и указаний, выбирает свой собственный путь на той раздвоенной дороге, один конец которой ведет к цинизму и наигранному безразличию, а другой – к чистоте и забытому детству. Я почувствовала, что нет ничего в жизни, что человек не может вынести и если долго смотреть в бездну боли , она – эта бездна – оценит по усилиям и превратится в бездну любви. Я поняла, что потери вознаграждаются свободой и что любовь – это не сентиментальная дребедень поэта-дурня, а выдержанная и трезвая попытка души найти правильный выход обратно к настоящей чистоте и непорочности.  Нет смерти и нет потерь – я поняла. Есть только одно – Бессмертие.

                                                                                                Январь, 2009