В столице, например, некая занебесная сила выудила из квартир и домов несчислимые орды "мирных жителей" и согнала их на ничем неперекрытую огромную территорию, протянувшуюся меж Капитолием и Белым домом, точнее - Памятником Дж. Вашингтону. Благодаря единству объяснимых и непостижимых причин, эту территорию, именуемую The Mall, Той Самой Аллей, вашингтонское солнце нагревает особенно безжалостно, - а в День Независимости температура во всей столице перевалила за сто градусов по Фаренгейту, в результате чего почти все сущее плавится и внушает страх, что небеса наконец приступили к вымещению гнева на поднебесный мир.

          Тысячи праздновавших, но взмокших от пота мирян, столпившихся на этой самой аллее аки непотребные сардины в масле, провели этот самый день не просто в условиях надежно оболванивающей жары. Помимо пучеглазых взглядов себе подобных сардин, им приходилось выдерживать и блеск грозных очей вездесущих "фараонов", сновавших среди них с одной-единственной целью: не пожалеть живота во имя того, дабы никто из празднующих не посмел ликовать и дабы праздник выглядел как новая "египетская казнь". Потребление охлажденного пива (даже низкоградусного спиртового содержания), глоток коего, казалось бы, мог, во-первых, "остудить" воздух пусть и на один жалкий фаренгейтовский градус, а во-вторых, сделать "окружающего" соседа хоть чуточку более сносным, - было строго запрещено. Дерзких нарушителей порядка его блюстители мгновенно "вынимали" из "сардиновой банки" и тащили в ближайший участок. Этих нарушителей, в том числе и подростков, которых в Америке теперь уже наказывают как вполне "половозрелых граждан", блюстители порядка квалифицировали как "алкоголиков". Ни им, ни другим не дозволялось даже стрелять. Фейерверочными патронами. "Фараоны" не щадили и тех из "половозрелых" гостей Аллеи, кого терзало возвышеннейшее из состояний души. Тех, кто в силу невезения или недомыслия позволил истерзать себя зудящему вокруг комарью с крылышками Амура и в знак выражения означенного чувства отважился было обменяться с предметом воздыханий потовыми выделениями, обильность которых форсировала 80-процентная влажность воздуха. Препятствуя любому проявлению амурных эмоций, стражи порядка ссылались на присутствие детишек. Оно, это присутствие, было как чересчур очевидным, так же и чересчур раздражительным: чуть ли не каждую (= трезвую, "неприложившуюся") пару сопроваждал выводок исключительно пискливых и "вредных" малявок. Эта сцена призвана была внушить серьезные сомнения в благоразумности большинства библейских заповедей и наставлений, начиная с призыва размножаться, как песчинки на...  раскаленной Аллее. Между тем, в совокупности (= совокупленности?) эта и все остальные сцены порождали скорее не неприязнь, а жалость и изумление: праздник независимости и свободы, загнанный в рамки всенародной демонстрации мучительного воздержания и тотального контроля.

          Действо это развивалось, впрочем, на наработанной схеме: как только пешие "фараоны" прочесали гуляющих и выкорчевали "сорняки", в небе застрекотали полицейские вертолеты, обеспечившие всезоркому "большому брату" вид сверху. Позже, к моменту, когда на Аллею, - повинуясь зову бога безвкусицы, так и не удостоенного греками какого-нибудь имени, - пришла и я, на ней толпились чуть ли не столько же лошадей, сколько людей. Животные, увы, тоже были ограничены в действиях - и потому лишь топтались на месте, а не скакали по пространству, подминая под собой "независимых" вашингтонцев. Впрочем, ограничивала их действия, возможно, не столько воля "фараонов", сколько - вес оных. Всех, как на подбор, дородных и упитанных...

Представьте себе: нещадный зной, удушающая влажность, грохот вертолетов над головой, мокрые от пота "фараоны" на лошадях, осоловелые глаза толкающихся и беспробудно трезвых горожан - и впереди, на "лобной" площадке, вопит в микрофон "переквалифицировавшийся" в певца какой-то бывший евангелист, посвящая песни одному и тому же персонажу - Иисусу Христу! Представили? А теперь скажите: как и что тут, пардон, можно праздновать?!

          Стоя перед этой открытой концертной площадкой, сооруженной впритык к зданию Капитолия, я представила себе еще вот что: с минуту на минуту на увенчанной соском капитолийской макушке объявится вдруг, сияя в слепящих лучах славы техасского гладиатора, сам Президент! И объявится исклюбчительно для того, чтобы, прищурив глаза, наблюдать как всех нас, празднующих День Независимости, гонят в дружной колонне в обетованный край, где "труд нас окончательно освобождает"! Опасения мои оказались напрасными: прошелся слушок, что явления Дабью нам, празднующему люду, ждать не следует, поскольку он, мол, наконец чем-то умудрился себя занять: радостно прыгает по лужайке Белого дома и стреляет в воздух конфискованными у люда фейрверочными патронами.

          Успокоившись, я дала себе крепкую пощечину. Мысленно, разумеется, ибо настоящая возмутила бы окружавших меня всадников, которые тотчас же предъявили бы мне обвинение в надругательстве над моей собственной персоной. Наказала же я себя за то, что, подобно всему дурному народу, не усидела дома в праздничный день. Смирившись потом с тем, что из этой толпы мне уже не выбраться и посему остается "праздновать" с ней до конца, я приняла единственно, казалось бы, "спасительное" решение, рассчитанное, впрочем, на "спасение" только времени, - то есть на его убиение.

          Что и говорить, - оптимизма мне было не занимать! Изможденная исправным поведением и абсолютной трезвостью в праздничный день, толпа особого вкуса к разговорчивости не выказывала. Пришлось довольствоваться лишь материалом для созерцания, ибо кроме зевков, чиханий и коротких восклицаний "Извините, пожалуйста!" или "Осторожно, пожалуйста!" слышать оказалось нечего. Собственно, видеть тоже: небольшое скопище Хранителей Обета, популярной христовой (о, несчастный Христос!) секты внезапно узревших Спасителя провинциалов, которые по случаю незапланированного сретения с Господом дали обет никогда впредь не убивать больше супружниц и не растлевать собственных потомков; отряд из пламенных гомосексуалистов с плакатам, призывавшим ученых всей планеты помочь достойным мужчинам наконец забеременеть; мотоциклисты из клуба Харли Дэвидсон в тельняшках с портретами полуобнаженного Чарлтона Хэстона, поступившегося своим посредственным актерским талантом ради посвящения энергии защите права каждого американца на ношение оружия; громоздкие, как слонихи, домохозяйки, развалившиеся на траве и усердно пережевывающие заготовленные дома бутерброды; льнущие друг к другу семейства из этнических латино, многочисленные члены которых "не скрывали" на своих одинаковых физиономиях одну и ту же, ничем не спровоцированную и никуда не направленную, улыбку и которые - да  - скрывали в своих широченных штанах бутылки с текилой; потом - снова домохозяйки на траве и всё те же сэндвичи, снова мычание Хранителей Обета... И вдруг - о, чудо: кони сорвались с места и помчались галопом в сторону Памятника! Животы жирных дартаньянов затряслись в седлах  от ликования по поводу неминуемого ареста злоумышленника, коим оказался тщедушнейшего вида мальчуган, дерзнувший покрыть кого-то из праздновавших нецензурной бранью и убежавший скрываться от полиции за стеллой Дж. Вашингтону.

          Судя по всему, малец - пока примкнул к "освобожденным и независимым" соотечественникам - обкурился дома марихуаны и решил выдать спектакль: "неосторожно" обронил в присутствии одного из хранителей обета имя зловреднейшего Осамы Бин Ладена - и, добавив к тому несколько прочих ненормативных слов, постарался скрыться из виду. Хранитель, разумеется, бросился к конной полиции и сообщил ей скандальнейшую новость: где-то среди толпы скрывается сам Осама!

          Увы! Даже если бы тоже непьющий, но зато потребляющий гашиш и ненавидящий Америку Осама действительно "удостоил" Аллею присутствием, он, как мне думается, воздержался бы от детонирования бомбы по очевиднейшей из причин: умерщвлять уже умерщвленных невозможно! Как бы то ни было, его на Аллее не обнаружили: он, видимо, решил всё-таки не покидать Афганистана и вместо прибытия в Вашингтон для участия в праздничном посмещище, лишний раз затянуться волшебной самокруткой. Малолетнего "негодяя", скрывавшегося за Памятником, однако, быстро нашли и уволокли прочь. Как раз перед самым началом салюта. С первым же залпом все мы, праздновавшие Независимость вашингтонцы, задрали головы к черным небесам, разрывавшимся в многокрасочных пучках фейерверочного огня. Но я лично в какафонии красок и линий вычитала "черным по белому" грозные слова: "Ты смотри мне!"