И в эти минуты мне казалось,
что дятел стучит не по дереву,
а по моему сердцу.
Н.
Джин
Все
спокойно,
размеренно,
сцена
пуста.
Равнодушно
скользят по прохожим глаза.
Как
игра в дурака, эта пьеса проста,
как
колода,
где
нет ни туза.
Я,
наверно, пройду этот путь до конца.
Без
тебя - до тебя.
Я
покуда жива.
Но
как морфием разум смывает с лица,
расплывается
суть естества.
Уходя
от себя, как от небытия,
мы
тасуем, как карты, пустые слова.
Но
опять, словно ветер на круги своя,
возвращаемся
к рифме «слова - голова»
или
«кровь» и «любовь».
Это
та же река,
это
та же вода,
это
тот же улов.
Суть
поэзии - вечная жизнь напрокат.
И
в конце ее - стены из слов.
Надо
стену разрушить горячечным лбом,
надо
душу открыть
и,
шагнув через смерть,
соляным,
словно Лотова баба, столбом,
оглянувшись,
навек замереть.
Замереть
и увидеть, что мир этот был,
но,
как пьяный мясник,
все
на свете круша,
все
пустил на осколки.
Но
душу забыл.
Ведь
ему неподвластна душа.
Сумасшествие
- форма невинности, но
я
пытаюсь с тобой говорить сквозь окно
из
страны, где тебе уже быть не дано
и
понять моих слов не дано.
Потому
говорю на твоем языке,
на
родном языке сквозняка и дождя.
Слышишь
шорох шагов на вечернем песке?
Это
- я.
Это
я этой молнией взрезала тьму.
Это
я прошумела поземкой в ночи.
Слышишь,
дятел по сердцу стучит моему?
Слышишь,
дятел стучит?
Перевод с англ. Ефим Бершин
*********************************************************************
Пустыня # 10
Вороватый
ветер
в
белой моей пустыне,
в
абсолютно голой, выцветшей, без прикрас,
той
пустыне,
где
даже ветер стынет
оттого,
что нечего ворошить и красть.
В
той пустыне,
где
ни дождя, ни снега,
как
в янтаре застывшая мушка,
черна,
одна
стыну.
И
под тяжелым куполом неба,
словно
на дне океана, погребена.
Стыну
в пустыне.
Жду
своего исхода.
Жду,
как истерзанный, как обреченный зверь.
Жду,
как любовник у двери - цифры кода
ждет,
чтобы тихо и быстро скользнуть за дверь.
Сцена
ухода.
Я
опишу ту сцену.
Я
твою долю тоже вычерпаю до дна.
Впрочем,
не стоит.
Ты
уже знаешь цену
небытия,
за
которым тусклая тишина.
*
* *
Мы
не пашем и не сеем,
и
не чувствуем вину.
Проницательным
ессеем
проницаем
тишину.
Тишина
- остаток взрыва.
И,
осколков не тая,
ухожу
на дно, как рыба,
в
знаменатель бытия.
Тишина
- остаток бунта,
минус
- мимика лица.
Вот
и вся уже как будто
арифметика
конца.
*
* *
Убегаю,
словно от погони,
от
щедрот сегодняшнего дня.
И,
как перепуганные кони,
мысли
убегают от меня.
Как
из-под убитого улана, -
мчатся
прочь
в
пустоту без замысла и плана -
просто
в ночь.
Распадаюсь.
Нас
сегодня двое -
я
и я.
И
пока одна утробно воет,
бренные
останки бытия
унесла
с собою та, другая.
Между
нами пропасть, как езда
в
никуда.
Родная,
дорогая
унеслась,
как вешняя вода.
А
вокруг не остается влаги -
лишь
песок веков
да
жара пустынная, да флаги
для
волков.
*
* *
Спотыкаюсь.
На пределе сил,
как
Сизиф, толкаю в гору камень -
розовый,
изъеденный веками.
Тают
силы. Некому помочь.
Как
не оступиться? Оступлюсь!
Я
толкаю в гору камень сердца.
Дотолкала.
Открывайся, дверца!
Не
открылась. Начинаю вновь.
*
* *
Во
дворе - дрова.
В
голове - дыра.
Словно
воры прошлись.
Чур-чура.
Вор
- не я.
Память
- боль моя
рукотворная.
Словно
вышибло мозги -
не
видать ни зги.
Рвутся
связи с сущим -
с
этим миром сучьим.
Так
хочу вознестись на слезе
и сквозь линзу слезы
наблюдать
из небесной галерки
театр абсурда, следы
бесноватых
актеров в антракте,
осколки
ожиревшей
земли,
где
последние птицы замолкли.
Но
сама-то, сама - как поддавшая ведьма,
с
плотью, рыхлой,
словно
стог в предрассветном тумане,
вожделенный
кусок ароматного мяса
для
бездомной собаки.
Мои
воры меня недокрали,
хоть
и мысли куда-то удрали
по
песку.
Где
помойка,
куда
выбрасывают тоску,
а
также сумасшествие и печали?
В
театре абсурда - антракт.
Я
с безумной судьбой заключаю
новый
контракт.
*
* *
Жизнь
- мельканье сломанного счетчика
и
лукавая игра зеркал,
в
коих отражение - пощечина,
не
лицо - оскал.
Леденею,
путаюсь местами
с
ужасом, виной и нищетой,
что
была накоплена годами
жизни
той,
где
больное сердце не сольется
ни
за что - с другим.
Я
стою. И сквозь меня поется
прежний
гимн.
*
* *
Свобода
- она в нас.
Спасение
- тоже.
Но
медленно тает наст -
как
расползается кожа.
И
уползает в тот
мир,
день, год,
где
уже не зависит никто
от
потерь и погод.
Где
бездействие - правило, где
отработанный
мусор пространства
можно
сжечь на спокойном огне
безболезненно
и бесстрастно.
Просто
меняю боль на боль.
Боль
- дань моде.
Я
- усталая бледная моль
в
нафталинном комоде.
Я
устала порхать в темноте.
Я
устала от ласковых выжиг,
где
и те, что родные, - не те.
От
попыток выжить
я
устала.
Долой!
В пустоту -
от
тоски, нелюбви и печали.
В
пустоту! В пустоту!
Но
не в ту,
где
тоскуют и воют ночами.
Что
мне делать?
Коль
карты сданы,
а
играть уже больше не хочется, -
надвигается
час сатаны -
одиночество.
Я
смотаюсь к тебе на такси.
Двадцать
долларов - до поворота.
Под
этюд из заигранной ноты,
из
скрипящей
назойливой
«си»:
«си-си-си-
ничего
не проси».
Ничего
не прошу.
Я
- как монстр,
позабывший
проснуться.
Я желаю взорвать этот мост,
чтоб
уже никогда не вернуться.
*
* *
Отдохну,
оклемаюсь и выпью,
словно
старый распутник.
Оттого-то
и ухаю выпью,
по
ночам на распутье,
что
могу я своими руками,
отправляясь
в неведомый путь,
предназначенный
прошлому камень
не
в ту сторону зашвырнуть.
*
* *
На
пергаменте этом,
на этом пустом пространстве
я
стою обнаженная,
словно твоя пустыня.
Все
сгорело -
нет ни огня, ни страсти.
Все
- пустыня.
Настолько уже постыло.
Озираюсь,
словно
волк, отставший от стаи.
Ухожу,
в чем была.
Ничего
меня здесь не держит.
И
прошедшую жизнь все листаю-недолистаю,
будто
все еще тщусь отыскать огонек надежды.
Я
покуда черна.
Я
все еще, как ворона.
Все
томится плоть.
Но
сигнал от тебя получен.
И
скрипит из-за стрежня убогий ковчег Харона.
Все
слышнее под небом скрежет его уключин.
И
как черная кисть обнажает пустырь мольберта,
ненароком
иное пространство я обнажила.
И
уже не понять:
прижизненно
ли, посмертно
постигаю
истину.
Ту,
что непостижима.
Робкий
ветер кружит.
И
душа уже на свободе.
И
вокруг светло.
Деля
тишину на части,
обреченно
кричат,
печально
кричат о Боге
и
о жизни кричат
прилетевшие
с моря чайки.
Перевод
Ефима Бершина
